Последние годы

Склад натуры маэстро стал для него судьбой и характером. Брюллов сформировался в тип художника-виртуоза со всеми характерными для этого типа особенностями «репертуарной политики» и поведенческих жестов. Если задуманное или начатое не обещало быть блестящим - не глубоким, проникновенным, возвышенным, величавым - но именно блестящим, если оно не обещало быть таковым, Брюллов становился неинтересен сам себе. Мы знаем, что кругом его общения являлась артистическая богема. По-видимому, большим ударом для Брюллова была его женитьба, он развелся через два месяца после свадьбы. А при этом он на виду, известнейший портретист, в заказчиках у него чопорная светская знать - можно вообразить, как этот скандал с женитьбой портил репутацию и осложнял жизнь. В 1843 году Брюллову удалось получить большой заказ на росписи в новом Исаакиевском соборе. Многие академики были привлечены к этой работе.

Сочинив эскиз росписи плафона, Брюллов с немалым энтузиазмом сам приступил к ее выполнению в соборе. Одновременно в соборе тесали и шлифовали мрамор и гранит, так что Брюллов писал в облаке тонкой каменной пыли. По этой причине Карл Брюллов был болен. Вскоре он попросил освободить его от работ в соборе в феврале 1848. Плафон по эскизу Брюллова закончил Петр Басин. В 1849 году Брюллов покидает Россию, как окажется позже – навсегда. После пребывания на Мадейре, что порекомендовали ему врачи, Брюллов вернулся в Рим. Именно здесь Карл Брюллов находит общий язык с семейством Анджело Титтони. У молодого поколения данной семьи в настоящее время хранится несколько работ Карла Брюллова.

Художник выполнил несколько портретов семейства Титтони. Такие как, портрет Анджело и Джульетты, написанные в 1851 году. Это обычные для Брюллова типы портрета «в образе»: модели предстают как бы в роли знаменитых героев прошлого. В чертах Анджело Титтони Брюллову виделся Брут, Джульетта изображена в виде Жанны д'Арк - в латах, держащей под уздцы коня. Но вот выбор самих «образов» - неожиданная, хотя и психологически понятная для Брюллова, знавшего о своей болезни, концепция жизненной активности героизированного склада. Одна из самых впечатляющих художественных коллизий в масштабе всей его творческой биографии — это контраст, противоположность, которую представляют поздние бытовые зарисовки, исполненные сепией, с одной стороны, а также и замысел грандиозной аллегории.

От начала «итальянского шествия» Брюллова, которое ознаменовано копией Афинской школы, словно переброшена грандиозная арка - от Рафаэля к Микеланджело, от апофеоза Школы, венчающего пройденную в Академии школу и вернувшегося в ее степы, до апофеоза всеразрушения, соотнесенного с образом Страшного суда. Такая апелляция к прецеденту, вообще свойственная Брюллову, призвана еще раз напомнить городу и миру, каков размах его состязательной инициативы. А рядом - совершенно беспритязательные, выказывающие привязанность к самым обыденным, незаметным радостям мирного существования в быту сепии. В одной из сепий большой детина, лежа качает на поднятой ноге вскарабкавшегося вверх лохматого малыша - сама по себе сложная пластическая партитура этого «гимнастического этюда» выполнена с удивительной естественностью. Рядом стоит голышом крепкотелый карапуз в позе силача, приноравливающегося к поднятию рекордной тяжести: он напрягает все несуществующие мускулы, как будто они не только существуют, но будто он давно знает про себя, что рожден Геркулесом. С легкой ухмылкой он, кажется, выжидает конца наблюдаемого спектакля, чтобы сказать: «Подумаешь, а вот потом я тебя, бугая, одной ногой подыму».

Именно эти рисунки показывают редчайшее изобразительное искусство, которым обладал Карл. Не остроумие, шарж, карикатуру, предполагающие деформацию натуры и могущие обходиться вовсе без нее, а именно юмор, оставляющий жизни ее нормальные пропорции - тот юмор, который даруется приязненной, нежной снисходительностью к мельчайшим смещениям этих пропорций. Что, в свою очередь, предполагает наблюдательное внимание к незначительному, не бросающемуся в глаза, не блестящему. Вот такие незатейливо происходящие сопоставления фигур в сочетаниях пластических казусов, подсмотренных в театре житейской обыденности, приоткрывают мастерство Брюллова с неожиданной стороны.

Последние работы Брюллова удивительно комментируют друг друга, позволяя после ослепительно-блестящего разглядеть в художнике человечно-трогательное и вместе с тем пожалеть о том, что Брюллов так поздно начал рисовать то, чего прежде не замечал или замечал лишь вскользь. Он всегда сочинял свои композиции, проявляя порой блеск остроумия. «Нам не разрушение, не смерть страшна; напротив, в этой минуте есть что-то поэтическое, стремящее вихрем душевное наслаждение, - нам жалка наша милая чувствительность, нам жалка прекрасная земля наша. Он постиг во всей силе эту мысль». Именно в этих строках выражен поэтический и психологический смысл работ Карла Брюллова. Между тем это написано Гоголем по поводу Последнего дня Помпеи.

Последний день Помпеи (фрагмент)

Портрет В. Жуковского

Натурщик (Брюллов К.П.)